И даже если этой бедной птице когда-нибудь откроют дверцу, даже летая над бескрайними земными просторами, она будет тосковать по тесноте своей прежней клетки.

Когда-то она была такой, как все. И в черно-серой толпе людей под зонтами могла по праву называться своей. И в гонке без права на передышку. И в эскорте прогуливающихся по парковой аллее, растворенной в солнечных бликах, людей в выходных костюмах с воздушными шарфиками, в свободные от работы дни.
Все строят свою судьбу сами. Жизнь можно сравнить с таймером обратного отсчета. Уже с рождения секундная стрелка неумолимо приближается к своему последнему делению, и только от человека зависит, что он успеет осуществить до этого конца. Вся беда в том, что идет он в направлении прямом, а его жизнь – в обратном, и в какой-то момент они неминуемо должны встретиться.
Мы никогда не были и никогда не будем равны. И самая большая несправедливость в том, что кому-то в распоряжение дано двадцать лет, а кому-то – шестьдесят семь. Кто-то играет в грязном переходе на старой скрипке, а кто-то поднимается на двадцать первый этаж в лифте, поправляя галстук и стряхивая пылинки с безупречно чистого костюма. У кого-то полный ящик игрушек и в косичках розовые бантики, а кто-то живет с вечным перегаром и жужжанием мух, с вываливающейся ватой из треснутого матраса.
Мы не такие, как все. В нас течет не та кровь, и глаза у нас другие. Забудьте о том, что мы не такие, но не забудьте, что мы люди.

Я еще той осенью считала себя такой же в этой мотыльковой стайке, с такими же четырьмя крылышками и с той же возможностью лежать на обочине какой-нибудь дороги в облачке цветастой бархатистой пыли, которая когда-то была мной. Да любой может наступить на меня! Любой может сложить обо мне стихотворение. Но от этого я не изменюсь. В любом случае мне не так-то много осталось. Это миг по сравнению с жизнью мудрых гор. Это – вечность, смеющаяся над жизнью мотылька.
Это – время, отведенное мне.

Я люблю дождь, когда гуляю по мостовой. Булыжники, которыми она выложена, имеют миллионы оттенков, и много, бесконечно много паутинок, что раньше были просто лужицами бензина. Я предоставляю себя целиком дождю, в то время как прохожие с зонтами и промокшими ботинками спешат под крыши. И этот дождь, бесконечность источающих боль гвоздиков, пронзает меня, оставаясь на подошвах. Сначала это просто капли, стекающие с кончиков волос. Потом это – боль. Озноб. Тепло. Счастье. А потом – запах мокрого асфальта, когда закончится мостовая…
Я, наверное, родилась в самом лучшем мире в самое лучшее время. Пока только я из всех пассажиров, едущих со мной в одном автобусе, замечают на привычном им всем пересечении двух улиц отражения дыма на фасаде большого здания, залитого солнцем. Если бы они заметили – улыбнулись бы, ну хоть бы в глазах появилась маленькая искорка. Потому что это красиво. Это безумная красота города, впитавшего в себя всю пыль и грязь дорог, истерзанных черными шинами.

Да, этот ее рассказ жутко скучен. Просто ее короткая жизнь не стала ничуть насыщенней. Казалось бы – она, сжатая во времени, эта жизнь, должна сгустить краски, сужаясь до тонких полосок разных цветов, должна стать ярче. Но все не так. Она просто где-то оборвана. Она просто короче.

Как прошел Твой день? Мой был прекрасен. Брызги воды фонтана в лучах заходящего солнца превращались в искры. Я тогда поняла, что безумно хочу видеть все самое красивое, держась с Тобой за руки. И тогда же поняла, что эта самая мысль и доведет меня до безумия.
Я же лишила себя права любить. Я хожу по улицам города, завернувшись, как Дюймовочка, в осенний лист, изъеденный по краям болезнью. Помните тот скорбный профиль с желтым листом на школьных плакатах про опасность СПИДа? Я такая же девушка-призрак, полупрозрачная и светлая. А имеет ли право призрак любить? Между мной и обществом выросла стена, невидимая и неосязаемая им, но от этого не менее высокая. Они не знают. А я вижу, я знаю. Знание – это слабость.
Они не видят этого листа, в который я кутаюсь. Это хорошо. Потому что если бы увидели, непременно, как любопытные дети, подошли бы потрогать. А он ветхий и совсем сухой. Он рассыплется от одного прикосновения. И я тогда совсем замерзну.
Не надо меня любить! Я умру, если Ты меня тоже полюбишь. Позволь мне просто быть потом Твоим Ангелом-Хранителем. А в сердце оставь равнодушие. Ведь Ты найдешь и не мою нежность. Все уходит, все приходит. Она будет у Тебя, самая весенняя, самая лучистая нежность… Но ей буду не я… Просто буду не я…
Не подходите ко мне! Не трогайте меня! Я ядовитая, я опасная! Не трогайте меня! Просто дайте мне вволю поплакать. Я буду рыдать, кричать навзрыд, но вы не сочувствуйте. Так должно быть. У меня уже были красные глаза от слез, но это быстро проходит… ничего страшного, все обойдется. У меня слезы прозрачные. Они чистые. Они – не моя кровь. Они тоже соленые. Но они – не кровь. Они – НЕ ЭТА ПРОКЛЯТАЯ КРОВЬ!!!
Кто мог тогда знать, что один человек из этой толпы даст мне платок. А потом, наверное, и дверь мне откроет куда-то, куда ведут дороги за последним вдохом. И поднимет однажды руку в мою защиту.
Господа присяжные, я позволила себе слабость. Наверное, только потому что внутри я не такая прочная, какой мне надо быть. Я совершила самую большую ошибку – захотела простого человеческого счастья. Не такого, какое сопровождает меня каждый день, а самого простого человеческого счастья – счастья взаимности.
Да, вы судите, судите! Но взгляните сейчас – там, за окном, приросший к крыше дальнего дома разливается безумный свет. Посмотрите. Может, вы станете чуть мягче. Только не долго смотрите – он может ослепить.
Господа присяжные! Я только сердцем хотела взаимности. Моя голова исключала это. Но я сама вырастила в Его сердце любовь. Если бы не кровь эта проклятая, которая течет по венам к моему сердцу..! Может, НАДО БЫЛО перерезать эти вены, выпустить эту больную грязь… пусть смешивается с водой… пусть становится сама, как вода… Я же все равно умру, а так она хоть утечет в раковину и не будет больше существовать.
Но я узнала тепло Его рук. Я видела Его глаза, что смотрят только на меня и замечают только меня. Я вспоминала по вечерам, как Он целовал меня возле уха, поспешно, по несколько поцелуев сразу. Мы смотрели на одни и те же звезды. Я слушала Его голос, даже не разбирая слов, вслушиваясь в каждый оттенок, каждый его полутон, чтобы потом воскресить, когда сама умру.
Потом я просто ушла и ничего не сказала.
Господа! Это не мелодрама, где в конце нужно плакать. Послушайте просто спокойно. Я скоро закончу.
Я ушла тогда с твердым намерением исчезнуть. Я исчезла. Я не появлялась больше в той жизни, где есть человеческое счастье. Я причинила ему боль, я знаю, что такое боль, я сама ее меньшую же чувствовала. Но это не самая невыносимая боль.
Простите меня! Я успокоюсь, когда вы меня простите. Простите меня и поймите. А потом – судите.

Я знала одну девушку. Она ложилась спать и просыпалась, каждый ее день проходил одинаково. Она очень сильно болела и жила в ожидании конца. Однажды, приводя себя утром в порядок перед зеркалом, она не смогла привычным движением руки подвести правый глаз… Кто-то смотрел из окна, как в последних судорогах корчится Желтый Мир. А на приоткрытую оконную раму села никому не известная бабочка, похлопала крыльями и полетела дальше…